внезапно (тм)
Jun. 15th, 2018 12:43![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ahotoraЧто-то испортить
Цурумару/Хасэбэ, Оокурикара/Мицутада, Хасэбэ-мару и все такое прочее. Все Таткино)))
Очень неприятные последствия Журавлиной шутки.
https://archiveofourown.org/works/14937228
Оокурикаре жарко. Сливовые дожди кончились, и теперь всех в цитадели одолевает обрушившееся на Хонсю лето – с вылинявшим небом, раскаленным воздухом и набирающими силу запилами цикад. Кибернетическое тело, в принципе, имеет внутренний контроллер температуры, но уже в первый год жизни в реальном мире выясняется, что ходьба зимой в шортиках при включенном контроллере приводит к обморожению, а летом без шапки на огороде можно элементарно отхватить тепловой. Поэтому танто быстро обзаводятся вполне полноценными брюками и пуховиками, а в летней форме одежды у всех без исключения прописываются белые футболки и разной степени укороченности свободные хлопчатобумажные штаны.
Оокурикара, несмотря на исходную белую футболку, избавляется от традиционного костюма едва ли не одним из первых. Драные джинсы, которые он демонстративно носит вместо положенных ему спрайтовских брюк, становятся все более драными, футболка сначала завязывается узлом на животе, потом под грудью, а потом и вовсе теряется из гардероба, пижонская алая прядь подбирается в хвостик и подкалывается, открывая мокрую от пота шею.
Хасэбэ смотрит на этот неуклонный стриптиз с легкой завистью. Необходимость быть лицом цитадели (а больше – собственные переживания на этот счет) лишают его возможности радикально изменять внешний вид, поэтому он страдает в слегка модифицированном привычном наряде, спасаясь только теньком на веранде и арбузами, которые Мицутада выращивает в поистине промышленных количествах.
А вот Цурумару стандартный спрайт вполне устраивает. Белое легкое кимоно, широкие, продуваемые насквозь хакама, даже серебристые волосы все так же свободно лежат по плечам – Журавль, кажется, совершенно не переживает насчет наступившей жары, хотя зависает на веранде и уничтожает охлажденные арбузы с огромным наслаждением. Приблизительно с таким же, с каким плюется арбузными косточками в окружающих.
Например, в Оокурикару.
Хтыщь – мимо. Хтыщь – в вытатуированный драконий глаз.
Оокурикара дергает плечом, на несколько градусов поворачивает голову, скорее намекая на недовольство, чем выражая его, но так и не поднимается с досок – ему слишком жарко и лень даже огрызаться. Влажная смуглая кожа натягивается, контурируя мышцы, сухожилия и жесткие выступы позвонков, и Хасэбэ внезапно ловит себя на мысли, что поднятые волосы делают шею удивительно красивой.
– А ты не хочешь подвязать хвост, как Оокурикара, Цуру? – спрашивает он прежде, чем успевает подумать, что говорит.
Журавль останавливается в полуукусе от арбузного ломтя, глаза его загораются. Расшифровывать, что это значит, никому не надо.
– Подвязать, как Оокурикара? – переспрашивает Журавль ласково. – Тебе хочется, чтобы я поиграл в Кара-бо, Хасэ?
Хасэбэ вспыхивает. Оокурикара переворачивается на живот, смотрит на них непонимающе, потом медленно переводит взгляд на Хасэбэ.
Совершенно незнакомый, тяжелый немигающий взгляд, под которым у Хэсикири вспыхивает не только лицо, но и шея, и руки, и кожа в вороте расстегнутой рубашки-поло. Его оценивают впервые – с головы до ног, внимательно – как объект сексуального желания, раздевают и раскладывают, и Хасэбэ, несмотря на охватившую его панику и внутреннее сопротивление, внезапно понимает, отчего Мицутада так липнет к пофигистичному Дракону.
– Нет, – говорит он слабо, отодвигаясь от обоих Датэгатан. – Это не так. Я не хочу! Это...
– Кара-бо, не надо. – Цурумару как-то незаметно оказывается перед Хасэбэ, закрывая того от чужого пристального внимания. Очень худой, очень легкий, очень напряженный Журавль. – Я пошутил. Извини.
Немигающий тяжелый взгляд упирается в белую фигуру, вставшие парусом рукава, острые складки хакама. Гаснет, опускается. Оокурикара подбирает под себя ноги, садится, потягиваясь, потом мягким движением поднимается с досок и уходит. Тарелка с арбузом остается лежать на веранде.
Журавль опускает плечи. Белые рукава теряют форму, складки на штанах разглаживаются.
– Извини, – повторяет он тихо, не глядя на Хасэбэ. – Я, кажется, что-то испортил. И Хасэбэ не находит в себе сил возразить ему.
Цурумару/Хасэбэ, Оокурикара/Мицутада, Хасэбэ-мару и все такое прочее. Все Таткино)))
Очень неприятные последствия Журавлиной шутки.
https://archiveofourown.org/works/14937228
Оокурикаре жарко. Сливовые дожди кончились, и теперь всех в цитадели одолевает обрушившееся на Хонсю лето – с вылинявшим небом, раскаленным воздухом и набирающими силу запилами цикад. Кибернетическое тело, в принципе, имеет внутренний контроллер температуры, но уже в первый год жизни в реальном мире выясняется, что ходьба зимой в шортиках при включенном контроллере приводит к обморожению, а летом без шапки на огороде можно элементарно отхватить тепловой. Поэтому танто быстро обзаводятся вполне полноценными брюками и пуховиками, а в летней форме одежды у всех без исключения прописываются белые футболки и разной степени укороченности свободные хлопчатобумажные штаны.
Оокурикара, несмотря на исходную белую футболку, избавляется от традиционного костюма едва ли не одним из первых. Драные джинсы, которые он демонстративно носит вместо положенных ему спрайтовских брюк, становятся все более драными, футболка сначала завязывается узлом на животе, потом под грудью, а потом и вовсе теряется из гардероба, пижонская алая прядь подбирается в хвостик и подкалывается, открывая мокрую от пота шею.
Хасэбэ смотрит на этот неуклонный стриптиз с легкой завистью. Необходимость быть лицом цитадели (а больше – собственные переживания на этот счет) лишают его возможности радикально изменять внешний вид, поэтому он страдает в слегка модифицированном привычном наряде, спасаясь только теньком на веранде и арбузами, которые Мицутада выращивает в поистине промышленных количествах.
А вот Цурумару стандартный спрайт вполне устраивает. Белое легкое кимоно, широкие, продуваемые насквозь хакама, даже серебристые волосы все так же свободно лежат по плечам – Журавль, кажется, совершенно не переживает насчет наступившей жары, хотя зависает на веранде и уничтожает охлажденные арбузы с огромным наслаждением. Приблизительно с таким же, с каким плюется арбузными косточками в окружающих.
Например, в Оокурикару.
Хтыщь – мимо. Хтыщь – в вытатуированный драконий глаз.
Оокурикара дергает плечом, на несколько градусов поворачивает голову, скорее намекая на недовольство, чем выражая его, но так и не поднимается с досок – ему слишком жарко и лень даже огрызаться. Влажная смуглая кожа натягивается, контурируя мышцы, сухожилия и жесткие выступы позвонков, и Хасэбэ внезапно ловит себя на мысли, что поднятые волосы делают шею удивительно красивой.
– А ты не хочешь подвязать хвост, как Оокурикара, Цуру? – спрашивает он прежде, чем успевает подумать, что говорит.
Журавль останавливается в полуукусе от арбузного ломтя, глаза его загораются. Расшифровывать, что это значит, никому не надо.
– Подвязать, как Оокурикара? – переспрашивает Журавль ласково. – Тебе хочется, чтобы я поиграл в Кара-бо, Хасэ?
Хасэбэ вспыхивает. Оокурикара переворачивается на живот, смотрит на них непонимающе, потом медленно переводит взгляд на Хасэбэ.
Совершенно незнакомый, тяжелый немигающий взгляд, под которым у Хэсикири вспыхивает не только лицо, но и шея, и руки, и кожа в вороте расстегнутой рубашки-поло. Его оценивают впервые – с головы до ног, внимательно – как объект сексуального желания, раздевают и раскладывают, и Хасэбэ, несмотря на охватившую его панику и внутреннее сопротивление, внезапно понимает, отчего Мицутада так липнет к пофигистичному Дракону.
– Нет, – говорит он слабо, отодвигаясь от обоих Датэгатан. – Это не так. Я не хочу! Это...
– Кара-бо, не надо. – Цурумару как-то незаметно оказывается перед Хасэбэ, закрывая того от чужого пристального внимания. Очень худой, очень легкий, очень напряженный Журавль. – Я пошутил. Извини.
Немигающий тяжелый взгляд упирается в белую фигуру, вставшие парусом рукава, острые складки хакама. Гаснет, опускается. Оокурикара подбирает под себя ноги, садится, потягиваясь, потом мягким движением поднимается с досок и уходит. Тарелка с арбузом остается лежать на веранде.
Журавль опускает плечи. Белые рукава теряют форму, складки на штанах разглаживаются.
– Извини, – повторяет он тихо, не глядя на Хасэбэ. – Я, кажется, что-то испортил. И Хасэбэ не находит в себе сил возразить ему.
